Зимнее краеведение в прозе

Сегодня вам открывают свои зимы земляки В. Сухнев и А. Тупицын.

В. Сухнев из книги «МГЛА»

     "Окно, как в стоп-кадре, показывало неоглядную степь, а над ней плясали белые мухи. Степь была так пуста и просторна, что думалось: именно здесь и начинается конец света, где веч­ный Макар пасёт своих таинственных телят".

 "Ветер задувал в трубы всё сильнее, со звоном ломал в па­лисадниках обросшие ледяным панцирем кусты и обдирал кровельную жесть. Теперь по Амельяновску ходить было совершенно невозможно. Едва человек выбирался на улицу, ве­тер хватал его в колючие объятья и гнал по льду со скоростью буера. Если человек падал, то встать уже не мог, ибо ветер про­должал уверенно владеть прохожим, словно хороший хоккеист шайбой. Только воткнувшись в забор или обвившись червяком «округ столба, можно было снова подняться на ноги. А если за­бора или столба на пути не случалось, то амельяновец, бывало, пролетал - с визгом и матом - мимо цели опасного путешествия.  Правда, дальше Широкой балки не укатывался.

           Больничный травмопункт работал на пределе, на чифире, выправляя  вывихи, накладывая лубки и шины, зашивая рваные раны. Народные умельцы начали тачать шипастые скобы из полосового железа, каковые посредством верёвок присобачивали  к сапогам, отчего неказистая современная обувь стала походить на античные котурны. Нарасхват были лыжные пал­ки и самодельные пики - для торможения и упора. В доверше­ние всего,   одна из двух программ телевидения, которые принимались  в Амельяновске, каждый вечер гнала соревнования по фигурному катанию. И амельяновцы вскоре уже хорошо знали разницу между тодесом и тройным тулупом, что, впрочем не мешало им падать на уличный лёд, как получится.

Такого стихийного бедствия не помнили даже старожи­лы.  Впрочем, как правило, они ни чёрта ничего не помнят - старожилы же..."

    Советуем обратить внимание на трогательную историю Анатолия Тупицына "Шли белые снеги".

"Старую Марью в распутицу да зимой на двор не выводили, сажали ее на стул у окна, смотрела она слепыми глазами в это светлое пятно, смотрела долго, словно видела в нем то, что нам, зрячим, не видно за суетной жизнью нашей (может, оно так и есть?); за свою столетнюю жизнь Марья научилась видеть не только глазами, светлое окно для нее больше, чем просто кусочек сельской улочки, где мелькнут звонко детишки, бегущие в школу, то машина, натужась, проползет по вязкой глинистой грязи, то кто пройдет, прижимаясь к заборам, там, где топорщится еще незатоптанная жухлая травка, — не видит слепая Марья всего этого, другое видит старая Марья: у нее за окном идут белые снеги.

            Бегут по первопутку каурые, а гривы их волнистые; как-то завитые, до самых колен полощутся; гладко скользят смазанные полозья саней по искристой солнечной дороге, даль прозрачна и до слезы глубока, и вся земля представляется Марьюшке такой вот, без конца, без края степью, чудно, когда тятенька рассказывает о лесах дремучих, о городах из бела камня, о морях-океянах; для нее, для Марьи, мир — это: седая степь, хуторок, заблудившийся на перепутье ветров, да вот, как сегодняшним днем, выезд в слободу, где маковки церквей золотые да Волга-матушка, как то море-океян".